– Нет, что вы, вовсе не досадно, – вежливо возразил Марк. И умолк, лихорадочно размышляя, что бы еще такого сказать.
Когда не знаешь, о чем поговорить с собственной галлюцинацией, чувствуешь себя совсем пропащим занудой, скучным старым хрычом.
Спросил наугад:
– Вы умерли в этом доме? И с тех пор являетесь его жильцам?
– Не в этом, – печально ответил призрак Иосиф. – Уже сам толком не знаю, в каком именно. Я заблудился.
– Заблудились?!
– Ну да. Люди, въехавшие в мою квартиру, не обращали на меня внимания, как я ни старался нарушить их покой. И я решил попытать счастья в соседнем доме. Потом в следующем. Как-то отважился свернуть за угол. И еще раз, и еще. Во все дома заглядывал – без толку. Далеко забрел. В монастыре у францисканцев надолго застрял. Надеялся, вот нагрешит какой-нибудь монах как следует, а потом помрет, скажем, в пост с перепоя – глядишь, будет мне приятель. Поселился в тамошней библиотеке. Я при жизни малограмотный был, даже газету прочитать толком не мог. А там пристрастился к книгам. Мертвому среди книг легко. Вроде и не читаешь, а они все равно свое нашептывают, отвлекают от тоски. Но потом мне и книги надоели, а монахи, хоть и грешили изрядно, призраками не становились, зря я на них рассчитывал. Я утратил надежду обрести собеседника и решил вернуться домой, но понял, что не знаю, куда идти. Город так изменился! И названия улиц новые. Ничего не узнаю. А может, уже и дома моего нет, здания тоже не вечные. Так и скитаюсь с тех пор.
– Ясно, – кивнул Марк. Задремавший было котенок завозился на руках, отвлекая его от беседы, и призрак Иосиф это сразу почувствовал.
– Скорбь моя безмерна и бесконечна, – угрожающе сказал он, явно собираясь снова зарыдать.
– Вам бы сейчас выпить, – вздохнул Марк. – Но призраки, если я правильно понимаю, не могут…
– А у вас есть выпивка?
Сияющее пятно взволнованно задергалось, словно уже начало взбивать в невидимом шейкере какой-нибудь хитроумный коктейль.
– Мускатное вино и темный ром. Но как?..
– Меня можно побрызгать, – поспешно объяснил призрак Иосиф. – Ну, как бабы белье перед глажкой поливают. Набрать полный рот и – пффффффф! Я совершенно уверен, что подействует. Всегда мечтал кого-нибудь об этом попросить.
– Интересная технология, – ухмыльнулся Марк. – И, главное, угощающий тоже не в обиде. Сейчас попробуем. Так ром или вино?
– Ром, – твердо сказал призрак Иосиф. – Я пробовал ром всего дважды и мечтал о нем все эти годы. Сто двадцать семь долгих трезвых лет, исполненных одиночества и лютой тоски.
– Ужас, – содрогнулся Марк. И пошел за бутылкой.
Пока рылся в кухонном шкафу, думал: если предположить, что призрак настоящий, не дурацкая галлюцинация, значит, жизнь после смерти все-таки есть? Хоть в какой-нибудь форме, неважно сейчас, в какой. Вообще все неважно, если существует малейшая надежда еще когда-нибудь встретить Надю. Ради такой постановки вопроса стоило сойти с ума.
Несколько минут спустя Марк сидел на диване, прижимая к животу сонного Соуса, и, задрав голову к потолку, наблюдал пляску нескольких тысяч крошечных клочков сияющего тумана, на которые в экстазе рассыпался призрак Иосиф.
– Как же хорошо! – сказал тот, собравшись, наконец, в подобие целого существа. И несколько раз перекувыркнулся – видимо, от избытка чувств.
– Повторить? – предложил Марк.
– Лучше не стоит. Я, если вовремя не остановлюсь, больших бед могу натворить. Уже, собственно, натворил. Жену порешил и хахаля ее за компанию, а сам повесился – и все по пьянке, в беспамятстве. Пришел в себя – а уже мертвый. И как это вышло, едва помню. Ничего себе сюрприз! Называется с добрым утром.
– О господи, – выдохнул Марк.
– Ну а чего вы ждали? От хорошей жизни призраками не становятся, – рассудительно заметил Иосиф. – Сами подумайте, в каком состоянии надо быть, чтобы мимо собственной смерти промахнуться, не в те ворота войти… Да не переживайте вы так. Давно дело было. И ничего не исправишь.
Помолчали.
– Вы ее очень любили? – спросил Марк.
– Да не особо. Честно говоря, совсем не любил. Нас же родители поженили. Сами друг на друга и смотреть не стали бы – ни я, ни она.
К такому признанию Марк не был готов. Уставился на светящееся пятно, распахнув рот.
– Но зачем тогда было вешаться? – наконец выдавил он.
– Да черт теперь разберет. Говорю же, пьяный был. И каторги испугался. Помню, что себя жалко стало. Так жалко! Жизнь свою загубил сдуру, ни за что. Так лучше уж сразу в петлю, чтобы не мучиться дальше.
А оно вон как повернулось. Знал бы заранее, лучше бы каторгу перетерпел.
– А это очень плохо – быть мертвым? – встревожился Марк.
– Каково мертвым – не знаю. Говорю же, мимо смерти промахнулся. Но сердцем чую, зря промахнулся, там-то куда как слаще. Да вообще все слаще, чем эта моя темная, тяжкая как чугун тоска. Одно удовольствие осталось – как следует поплакать. Особенно когда кто-то слышит. Сразу легче становится. Так легко, будто и не было ничего. Просто привиделось спьяну.
– Это я как раз могу понять, – сказал Марк. – Мне тоже не с кем поговорить. Разве вот с котом, да и тот у меня недавно. Всего несколько дней, я еще толком не привык. А моя история чем-то похожа на вашу.
– Тоже убили жену? – бестактно обрадовался призрак Иосиф. – И никто не догадался? Не поймали? И никакой каторги?
– Ее убил не я. А любовник. О существовании которого я, конечно, даже не подозревал. Его-то как раз поймали; собственно, сам и признался, не стал тянуть. На суде говорил, что убил из ревности, потому что она не хотела от меня уходить. Дескать, пять лет ее уговаривал, и ни в какую. Пять лет, надо же! А я, дурак, все эти годы думал, у нас все в порядке.
Представляешь?
Сам не заметил, как перешел на «ты».
– Не представляю, – сказал призрак Иосиф. – Я свою не любил, а измену сразу почуял.
– Так наверное потому и почуял, что не любил, – вздохнул Марк. – Когда любишь, не до того. Ну или это только я такой дурак. Ай, неважно. Что было – было, как есть, так и есть. Задним числом ничего не исправишь.
– Это да, – авторитетно подтвердил призрак Иосиф. – А как хорошо было бы.
Помолчали.
– Так ты не против, если я буду иногда являться? – осторожно спросил призрак. – Для меня это большое утешение – поплакать при свидетеле. А поговорить – вообще счастье.
– Да являйся на здоровье хоть каждый день. Ты для меня тоже утешение.
– Это как же такое может быть?
– Если ты есть, значит смерть – еще не конец, – объяснил Марк. – Значит, что-то еще происходит с нами потом. И Надя тоже каким-то образом есть. И я там когда-нибудь буду.
– И поквитаешься с ней? – понимающе ухмыльнулся призрак Иосиф. – Я бы на это, честно говоря, не слишком рассчитывал.
– Да не поквитаюсь, – устало вздохнул Марк. – Просто скажу: я совсем не сержусь, ты что. Человек может совершать сколько угодно ошибок, они не отменяют всего остального. Не обесценивают. Не перечеркивают. И вообще ничего не значат. Человек изначально придуман нелепым и несовершенным, следовательно, когда делает глупости, обманывает и даже предает, он поступает в соответствии со своим предназначением, то есть абсолютно правильно, нечем нам друг друга попрекать. Скажу: единственная настоящая измена – это смерть, но я не сержусь даже за это. Потому что любил тебя восемнадцать долгих лет, каждый день просыпался рядом с тобой счастливым, и вот это – точно неотменяемо. В отличие от всего остального на свете.
Помолчав, добавил:
– Впрочем, после смерти, наверное, можно вообще ничего не говорить. Потому что и так понятно. Но тогда, получается, и Наде понятно? Без дополнительных объяснений? Вот прямо сейчас, пока мы тут сидим, она уже все про меня знает. И если это не утешение, то что тогда оно.
– С причудами ты, – призрак Иосиф озадаченно покачал верхней частью сияющего пятна, которую предположительно следовало считать его головой. – При жизни я сказал бы, небось, что ты святоша и тряпка. А сейчас, знаешь, даже завидую.
– Нечему тут завидовать, – отмахнулся Марк. – По итогам-то мы с тобой примерно в одинаковом положении. Ну, разве что меня все видят и слышат. Но я при этом скрываюсь и молчу. Надо понимать, в том и состоит суть наложенного на меня проклятия. И кому легче от того, что я сам на себя его наложил? Ты, впрочем, тоже сам. В этом я совершенно уверен.
Проснулся утром на диване в гостиной, в обнимку с урчащим котом. Подумал: «Ну и сон мне приснился. Ничего себе прилег отдохнуть. Но хоть во сне выговорился. И то хлеб».
Весь день Марк делал вид, будто его совершенно устраивает это нехитрое объяснение. Но когда вечером услышал доносящиеся из гостиной рыдания, понесся вниз, ликуя, как ребенок, внезапно обнаруживший под елкой настоящего Санта-Клауса вместо переодетого отца. Приструнил зашипевшего было Соуса: